Раневская цитаты анекдоты - страница 12

Сейчас режиссеры в театре, как кошки: не нагадили, уже молодцы.

Известная актриса:
— Народным платят поминутно за пребывание на сцене! У меня роль в три слова! Аплодисментов — шквал, а денег — гроши.
Раневская сочувственно:
— Попросите роль фикуса в кадке. Он целый акт на сцене стоит. Представляете, какие деньжищи?!

— Какой ужас! На Западе женщин снимают голыми за деньги!
Раневская басом:
— Что же тут удивительного? Женщин всегда снимают за деньги. Бесплатно — только по любви или в ЗАГСе.

Молоденькая актриса демонстрирует новую прическу и хвастает тем, как трудно найти хорошего мастера и как дорого это стоит.
Раневская некоторое время молча прислушивается к болтовне, потом мрачно интересуется:
— Милочка, стоит ли тратить столько денег на уход за своими волосами, если головой вы все равно не пользуетесь?

Актриса на сцене шепотом:
— Мне срочно нужно уйти! Боюсь не успеть — у меня расстройство желудка.
Раневская театральным шепотом:
— Милочка, бояться не следует, а то результат получится немедленно...

Во время очередного порицания выпивающего актера:
— Он не пьет, он бутылки коллекциони рует.
— Пусть бы коллекционировал полные.
— Нельзя. Скажут — спекулянт.

— Уйду в ТЮЗ[26] зайчиков играть...
— Фаина, какой из тебя зайчик?
Со вздохом:
— Значит, толстую разожравшуюся слониху.

— Гениальный актер спит в каждом. К сожалению, у большинства — мертвым сном.

— Полно вам, у этого актера всего один недостаток.
— Какой, Фаина Георгиевна?
— Отсутствие всех достоинств.

Талантливейшего и очень любимого зрителями актера Геннадия Бортникова без конца ругали за приверженность к однополой любви.
Раневская возмущенно:
— Идиоты! Генку Бортникова любят за талант! Если бы зрители любили за задницу, я была бы примой.

В нашем театре любая актриса может стать примой, при условии, что это Верка Марецкая или Любовь Орлова.

Тротуары у театра в дни спектаклей вымощены поклонницами Генки Бортникова.

Раньше были прекрасные пьесы и гениальные режиссеры, потом режиссеры стали просто хорошие, теперь режиссеры — говно, осталось испортиться пьесам и театра не будет.

— Фаина Георгиевна, вас так любят зрители!
— Не меня, а моих героинь. За ними меня никто не видит.

С тоской:
— Теперь в театр ходят в чем попало, в том, в чем и на работу... Скоро вовсе будут в пижамах ходить.
— Фаина Георгиевна, какая вам разница, в чем сидят зрители? Главное, чтобы они приходили, смотрели и слушали.
— Смотреть и слушать они могут в кино, а в театр ходят душу лечить. Для этого настрой нужен...

— У этой актрисы прекрасное образование...
— Вы уверены, Фаина Георгиевна? Она вообще непонятно как попала на сцену.
— Как попала, как раз понятно. Но ее образования вполне хватает, чтобы расписываться в ведомости на зарплату. И это хорошо.
— Чем же это хорошо?
— Представляете, что было бы, окажись она грамотнее? Она писала бы пьесы!

Марецкая о новом актере, который непонятно как оказался в театре:
— Боже мой, как он будет играть, он же заикается?!
Раневская «успокаивает»:
— Не переживайте, это только когда разговаривает.

В театре, как и во всех других учреждениях культуры (и не только культуры), дважды в неделю проводились политзанятия, на которых полагалось конспектировать работы классиков марксизма-ленинизма, а по окончании учебного года сдавать своеобразный экзамен на «политическую зрелость».
Конечно, к актерам не очень придирались, но пропустить возможность немного поиздеваться над народными артистами тоже не могли, хотя принимали у них этот экзамен отдельно от остальных.
Первым «допрашивали» Завадского. Ему решили задать очень серьезный вопрос:
— Расскажите о работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Солидный и важный Завадский несколько секунд, словно размышляя, крутил в руках свой знаменитый карандаш, без которого не появлялся нигде, потом важно кивнул:
— Знаю! Дальше...
Чуть растерявшиеся члены комиссии вспомнили другую работу:
— Хорошо, расскажите о работе Энгельса «Анти-Дюринг».
Ситуация повторилась, Завадский чуть подумал и снова кивнул:
— Знаю! Дальше...
Поняв, что ничего не добьются, Завадского отпустили.
Вызвали Веру Марецкую. Актрису решили подробно расспросить о троцкизме.
— Троцкизм — это... — горестным голосом начала великолепная актриса, — это...
И вдруг она принялась буквально заламывать руки в отчаянье:
— Это такой ужас! Такой кошмар! Я... я не могу... Не заставляйте меня рассказывать об этом ужасе...
Ее поспешно отпустили, чтобы не случилось истерики.
Раневской не пришлось отвечать на подобные вопросы, но Марецкая ехидно поинтересовалась, как Фаина вышла бы из такого положения.
— Я? Я бы подробно рассказала, как проклятый троцкизм сказался на моей судьбе.
— На твоей судьбе? Как он мог сказаться?!
— Не столь важно... Главное, им пришлось бы выдержать рассказ о моей несчастной юности, загубленной молодости и почти искалеченной старости. Я бы рассказала им о том, как едва не полюбила троцкиста, и что этот мерзавец мог со мной сделать, не раскуси я его подлую троцкистскую сущность.

Раневская постоянно опаздывала, особенно на собрания или читки пьес, вызывая шквал отрицательных эмоций у Завадского.
После очередного скандала, актриса пришла вовремя, села на свое место и тихонько сидела, не вступая ни в какие разговоры. Привыкшие к ее постоянному препирательству, актеры даже забеспокоились — не больна ли Фаина Георгиевна? Нет, сидит, на часы поглядывает.
До самой Раневской очередь дошла нескоро, но вместо того, чтобы произносить свою реплику, она вдруг объявила:
— Тридцать восемь минут!
— Что?! Разве это есть в вашем тексте?
— Тридцать восемь минут я могла еще сидеть в туалете, но маялась здесь.

— Раньше театр был другим, — на весь репетиционный зал заявляет Фаина Георгиевна.
В ответ молчание, актеры сговорились не замечать выпадов Раневской.
— ...актеры лучше играли...
Снова молчание.
— ...по-настоящему...
Убедившись, что ссориться никто не желает, заключает:
— ...а нынче сдохли все!

— От вас никогда не дождешься похвалы...
— Зачем вам моя похвала? Хвалить должны зрители или Завадский. От первых хоть цветы будут, а второй роль даст.

Глядя на то, как лихо выплясывает Вера Марецкая на сцене:
— А говорят, ведьм не существует...

— У Завадского в театре были три сестрицы. Верка Марецкая — ткачиха, я — Бабариха, а Орлова — царица, хоть Гвидона и не родила, но по заморским странам все время болтается.
— А почему вы-то Бабариха?
— Из-за жопы.

Театр жив, пока на сцене «Три сестры», а в зале толпа народа. Вот если будет наоборот, тогда конец.

Расстроенный актер читает вывешенный приказ о вынесении выговора:
— Но ведь вчера уже лично зачитали, зачем же нужно вывешивать на видное место?
— Голубчик, у нас только в любви признаются шепотом и на словах, а гадости обязательно громко и на бумаге.

Нелегка жизнь актера! Чтобы сорвать аплодисменты, нужно посадить голос.

Бездарности, как сорняки — такие же наглые, крепкие и частые. И также заслоняют солнце талантам.

Услышав о неудачном спектакле известного режиссера:
— С опытом даже провалы получаются качественнее.

О режиссере:
— Он всегда хвалит себя вслух, а других молча...

Начинающему актеру, который на сцене просто невыносим:
— Если не можете играть сами, не мешайте делать это другим! Лучше уйдите, мы ваши реплики между собой распределим.

О ненавистном режиссере:
— Нет, он не последняя сволочь, за ним целая очередь.

— Фаина Георгиевна, о чем задумались?
— У меня закралось подозрение, что нынешние актеры, произнося фразу «души прекрасные порывы», полагают, что «души» — это глагол.

— Как прошел спектакль?
— На ура.
— Неужели? — сомневается приятельница, зная, что спектакль не очень удачный.
— Зрители кричали «ура!», когда все закончилось.

На репетициях с Фаиной Георгиевной иногда бывало невыносимо сложно. Полностью выкладываясь, она требовала этого же и от окружающих, даже от новичков, и имея привычку не сдерживать эмоции, нередко оскорбляла тех, с кем работала. Кто-то привык и не обращал внимания, кто-то просто молчал, не желая ввязываться в скандал, кто-то испытывал трепет перед властной актрисой, но были и те, кто обижался, и вполне справедливо.
После одного из таких выпадов Завадский потребовал:
— Фаина Георгиевна! Немедленно принесите извинения!
Раневская, еще не остыв от возмущения, фыркнула:
— Примите мои оскорбления...

После очередной стычки на сцене во время репетиции, одна из «сочувствующих» успокаивала актрису:
— Фаина Георгиевна, не нервничайте. Нервные клетки не восстанавливаются.
Раневская усмехнулась:
— Это ваши не восстанавливаются, а мои так очень даже. А потом еще и мстят тем, кто их погубил! И это стоило бы учитывать некоторым несознательным режиссерам и актерам.

Раньше в театре была окружена творцами, а сейчас — натворившими...

Решался вопрос, как быть с молодым актером, который вовсе ничего не может:
— За год ничему не научился, ничего не добился...
Раневская решила заступиться:
— Зато самостоятельно!

Среди молодых актеров половина по-русски не говорит, вторая — не понимает.

Пока Генка Бортников будет отвлекать автографами поклонниц у служебного входа, можно с комфортом уйти через главный.

Как бы плохо ни играли в этом сезоне, в следующем обязательно найдется кто-нибудь, кто сыграет еще хуже.